Что будет, если ученый выйдет из своего кабинета и проведет на одной из московских улиц забавный социальный эксперимент? Подробнее об этом читайте в истории из книги известного российского математика Юрия Ивановича Манина «Математика как метафора», которую ТрВ публикует с любезного согласия автора и издательства МЦНМО. См. также интервью М.Гельфанда с Ю.Маниным «Не мы выбираем математику своей профессией, а она нас выбирает» (ТрВ №13N, 30 сентября 2008 г.).
Двадцать третье августа 1987 г. , три часа дня. Я сижу на раскладной табуретке посередине Арбата, прислонившись спиной к бетонной цветочной урне. Солнце осеннее; лето в этом году было нещедрым. У моих ног на мостовой кучка пятаков; рядом расставлен металлический треножник, с каким ходят на этюды. Вместо картона в струбцине зажат лист ватмана с надписью:
ПОКУПАЮ
оригинальные
УМНЫЕ
МЫСЛИ
по цене 15 коп. штука
Чтобы лист не отдувало ветром, он утяжелен снизу парой прищепок. Блокнот для записи умных мыслей свисает на веревочке.
* * *
Арбат-87 прошлым летом не существовал. Каков он будет, пережив зиму, неизвестно. Превращенный в пешеходную зону, подмалеванный в эстетике театральных задников, вышученный и оплаканный, он озирается в недоумении, ища себя.
Нынешней весной он стал – вдруг – рынком художников. Во второй половине дня, а то и с утра, от Арбатской площади до Вахтанговского театра и, слегка редея, дальше к кольцу по обеим сторонам узкой улочки и посередине, у фонарей и ваз, стоят мольберты, треноги, висят пейзажики и портреты. В удачные часы при хорошей погоде через каждые пять-десять метров на табуретке, подоконнике витрины, скамейке, вазе сидит «модель», ожидая своего портрета – карандашом, углем, сангиной, маслом. Полчаса – двадцать рублей. Или шаржа – пять минут – пять рублей.
Утоляется неутолимая жажда – взглянуть на себя чужими глазами.
* * *
Лет пятнадцать назад художники уже выходили на улицу – на знаменитую «бульдозерную выставку». Для тех, кто не помнит: «улица» была пустырем в Черемушках, бульдозеры на пустырь пригнала городская власть, очень оперативно. Не для борьбы с художниками – что вы! – просто в то же утро оказалось, что на пустыре срочно должно начаться строительство или, допустим, посадки зеленых насаждений. Сейчас там, на углу Профсоюзной и Островитянова, и впрямь все застроено.
Рынки художников этого года – впрочем, как и выставки, – отвечают изменившемуся духу времени. Никакой конфронтации никого ни с кем. Эмиграции, смерти и уходы в себя остались в прошлом поколении. Бульдозеры, идеологические проклятия, разоблачительные статьи остались в прошлом поколении. Прошлое поколение живет рядом, но оно как-то… несущественно что ли?
* * *
Мимо моего плаката проходят. Останавливаются, читают. Хмыкают. То собираются, то рассасываются кучки. Некоторые реплики повторяются с удивительным постоянством.
* * *
– Пятнадцать копеек за мысль? Что ж так дешево?
Отвираюсь, сначала экспромтом, а потом уже заученно:
– Вы сначала товар покажите, а там посмотрим, может сторгуемся.
Качают головой, отходят.
* * *
– Мысль, и чтобы умная, и еще оригинальная? Таких не бывает.
Странно, с таким убеждением я столкнулся впервые. Надо подумать. Оказывается, многие так считают.
* * *
– А что такое мысль?
Большинству из тех, кто задает такой вопрос, я просто доброжелательно улыбаюсь. Но вот об этом очень серьезно спрашивает ребенок. Маленькая девочка в очках, синий сарафан в белую полоску, держится за папину руку. Семейство с юга.
– Ну вот, понимаешь, когда ты думаешь что-нибудь интересное – это мысль. Запиши мне ее в блокнот и получай пятнадцать копеек.
– А фантастику можно?
– То есть как фантастику?
– Чтобы когда люди говорят, и их было видно.
– Не понял. Вот мы с тобой говорим, и нас же и так видно?
– Нет, по телефону, и чтобы как в телевизоре!
Папа объясняет, что такие линии связи уже существуют и, стало быть, мысль неоригинальная. Я говорю, что раз девочка ее сама придумала, то оригинальная, и я готов ее купить, но отец уводит дочку прочь.
* * *
– А зачем вы покупаете умные мысли?
Боже мой, это же так очевидно: что может быть интереснее умной мысли? Так и говорю.
Элемент игры сознают все, кроме детей. Но никто не уверен в правилах этой игры со мной. Поэтому попытки контакта робкие. Почти у каждого – подозрение, что я хочу унизить или обидеть.
* * *
– Давайте я запишу Вам мысль.
– Да вы сперва скажите, я, может, еще и не куплю.
– Я Вам скажу, вы не купите, а мысль-то уже узнаете!
– Ну что ж, это Ваш риск. А вы мне, может, чужую мысль продадите, Платона, а выдадите за свою. Это мой риск.
– Так вы же все равно ее получите, какая разница, что не мою?
– Так я же Вам пятнадцать копеек плачу, а причитается – Платону!..
* * *
– А из какой области мысль?
– Из какой хотите.
Молодой человек, Володя, из художников. Принес несколько пейзажей. Один в рамке из грубого дерева, торчит сучок с мизинец. Сучок симпатичный.
– А можно подумать?
– Ну конечно! – говорю я, счастливый. – Конечно, подумайте!
Володя отходит, минут через десять возвращается, садится на корточки, чтобы быть вровень со мной (в следующий раз надо бы принести вторую табуретку).
– А можно из области школьной реформы?
– Ну-ну? – говорю я, заинтригованный донельзя.
– Я предлагаю ввести в школах риторику и усилить физкультуру.
– Володя, а почему риторику?
– Понимаете, никто разговаривать не умеет…
Я приобретаю первую в этом сезоне мысль:
«Насчет “школьной реформы”. Введение в преподавание предмета «Риторика» как умение вести разговор вообще и усиленное преподавание физкультуры для укрепления человеческого организма в нашей насыщенной стрессами жизни». В.Д.
* * *
Сижу я метрах в пятидесяти от «Праги». С другого конца Арбата доносятся звуки неформальной культурной жизни: кажется, танцуют кришнаиты и выступает ансамбль «Отцы и дети».
Вчера еще я ходил по Арбату в качестве пассивного потребителя, нынче с некоторой гордостью ощущаю себя вносящим свою лепту. Во что?
Повыше, за Староконюшенным, кольцо зрителей, в центре демонстрируют брейк.
На Арбат вышла генерация музыкальная, рисующая, двигательно активная, объединенная системой невербальных сигналов. Они узнают друг друга не как мы когда-то, не по стихам на слуху (что вспоминал недавно Маканин с насмешливой ностальгией? Ах, да: «Он знал, что вертится Земля, но у него была семья»), – а по облику и повадке.
Я надеюсь иногда, что Природа произвела на свет несловесное поколение, чтобы хоть немного отдохнуть от отцов, планирующих, перестраивающих, ученых, привычно лгущих, планирующих.
Homo Ludens, сын Homo Faber.
* * *
Только что в Москве закончился Международный конгресс по логике и методологии науки. Часть заседаний проходила в главном здании МГУ на Ленинских горах. Международные логики были несколько изумлены тем, что вход в МГУ охраняет группа милиционеров, а без пропуска туда попасть и вовсе невозможно.
Я связан с этим Большим Домом со дня его открытия в 1953 году, когда первого сентября сел на студенческую скамью. Стало быть, тридцать четыре года бываю там три-четыре раза в неделю. Милиция на входе появилась лет десять назад. Странно, что университетское образование сочтено нуждающимся в такой плотной опеке.
В кучке собравшихся передо мной замечаю профессора Ш. из Ленинграда. Встаю с табуретки и здороваюсь с ним. У него делается опрокинутое лицо.
– Юрий Иванович, это Вы?!
– Я, а что?
– Вы меня убили… Это самое потрясающее впечатление, которое
я уношу из поездки… я напишу об этом в отчете!
Усаживаю профессора Ш. рядом на цветочную вазу и расспрашиваю о конгрессе. Джон Маккарти вел семинар по «немонотонной логике» (не знаю, что это такое), Маккарти профессору Ш. понравился, а его логика – нет.
– Ну, не буду Вам мешать, – откланивается профессор. – Знаете, я всегда говорил: каждый, кто хочет быть счастливым, должен делать это своими руками!
* * *
Подходит серьезный бородач. Предлагает купить мысль:
– Жизнь похожа на портянку: длинная и дурно пахнет.
– Эту мысль я не куплю.
– Почему?
– Она дурно пахнет. И, по-моему, я ее уже где-то читал.
– Нет, я ее сам придумал! У меня есть свидетели!
– Ну, может быть. Но все равно не куплю.
* * *
Молодая пара. Он начинает:
– На какую тему вы хотите мысль?
– А я не знаю, вы – продавец, я – покупатель.
– Ну, я могу дать мысль на любую тему: как заработать миллион, как стать любимым, как украсть и чтоб тебя не поймали.
– Нет, этого мне не надо.
Вмешивается спутница. Обращаясь к нему:
– Это пошло. Это не мысли. Скажи о смысле жизни, например!
Он:
– Ну, этот товарищ же, наверное, понимает, что меня о смысле жизни спрашивать не надо.
– А ты не ему, ты мне скажи!
Разговор начинает становиться личным, я хватаюсь за карандаш. Остывая, она спрашивает:
– А что это вы записываете?
– Вашу беседу, если позволите.
* * *
Собралась очередная кучка. Между ногами взрослых приседает девчушка, пытаясь разглядеть, что происходит, улыбается мне ослепительно
и убегает, убедившись, что ничего не происходит. Мальчик долго стоит, шевеля губами, наконец, отходит, высказавшись:
– Это сколько же мыслей надо, чтобы машину купить!
* * *
Художник Володя с приятелем перебрался ко мне поближе. На вазу сел Костя, у которого я не купил мысль о жизни-портянке. Солнце пригревает уже правое ухо, со стороны Вахтанговского. Коммерция у Володи сегодня идет туго, вот в Измайлове удавалось иногда что-нибудь продать. Володе двадцать три, он студент первого курса Суриковского, сдавал трижды, удалось поступить на четвертый. Родители — строители, рисование ставят ни во что. Через полчаса нам с ним уходить, оба идем в театры, к сожалению в разные. В конце августа в Москве лишь запоздалые гастроли да еще студии, он — в одну, я — в другую. Хвастаюсь, что мой бывший ученик стал главрежем в Доме культуры МГУ; Володя уважительно спрашивает, трудно ли быть режиссером. Беседуем насчет того, что всякое дело требует всей жизни, чтобы жена была — в нем, и дом — в нем, и круглые сутки — в нем, а иначе — ничего и не выйдет. Костя сообщает, что переменил семнадцать занятий, перечисляет их все, загибая пальцы, а теперь пишет. Пишет, пишет и недоволен написанным, такой сюжет есть, а никак, и надо бы поступить в Литинститут, чтобы поучили. И быт мешает: в туалете писать — ноги затекают.
Подходит крупный, довольный собой мужчина, представляется режиссером-постановщиком массовых действ. Предлагает мысль, что-то насчет очередей в баню. «Ну что Вы, — говорю увещеваючи,
— разве это мысль? вы уж постарайтесь, что-нибудь благородное, глубокое такое…» — «Да мы живем столько десятилетий среди стереотипов, все повторяют одно и то же. Вот был у нас царь, он высказался так: искусство бывает разное. Бывает искусство хорошее, а бывает искусство плохое».
— «Так вот Вам и случай — не повторяйте стереотипы, а скажите что-нибудь свое, выношенное». Режиссер некоторое время стоит, подняв взор, но видно, что ему трудно, и он быстро сбивается на рассказы о своей постановочной деятельности. Все слушают с интересом. Оказывается, он ставил открытие и закрытие прошедшего недавно Фестиваля Дружбы с Южной Страной, фон был — семь тысяч курсантов КГБ (не знаю, что такое фон, не спросил). Приглашает в Олимпийский Дворец на демонстрацию мод и выступление рок-ансамбля. Спросить у служебного входа Валерия Петровича, два места десять рублей минус пятнадцать копеек, итого, девять рублей восемьдесят пять копеек. (По-моему, пятнадцать копеек — за мысль — нужно было прибавлять, а не вычитать, но к этому времени я сам запутался.)
Режиссер уходит. Присевший рядом молодой человек, которого я только сейчас замечаю, раздумчиво говорит:
— Как пыжатся люди…
— Пыжатся-то немногие, — отвечаю я. — Большинство зажаты очень. Человек вдруг обнаруживает, что от него ждут умной мысли, а у него ее нет — тут же, под рукой, нет! — и пугается. И зажимается, чтобы никто не заметил, что ее нет. Почти никто не размышляет дальше: вот сидит чудик с плакатиком, он же, наверное,
такой же испуганный. Но нашел в себе силы, плакатик повесил, сел, предлагает какую-то игру. Значит,
в эти игры играть можно, а в какие же, собственно, игры, а попробую-ка и я…
Костя подает голос с цветочной вазы:
— Да, когда вы мою мысль не купили, я сначала почувствовал себя очень униженным. И больше ничего вроде придумать не могу. Потом посидел тут, посмотрел на людей. И вижу, что я никого не хуже. Вот
непонятно: эгоизм — это хорошо или плохо? Человек для других старается, а оказывается, это потому
только, что ему самому так приятнее, чем для себя только…
Костя печально вздыхает. И следа улыбки на его лице за два часа не мелькнуло.
Веселый человек, в шляпе, на ходу:
— Дарю Вам мысль: Арбатская Республика переживает Ренессанс!
Это не мысль, а наблюдение; но все равно спасибо.
