Общество и память о репрессиях

Дарья Хлевнюк
Дарья Хлевнюк

16 января 2018 года в Москве, в Высшей школе экономики, состоялся научный семинар Центра исследований современной культуры ИГИТИ и научно-учебной группы «Participatory culture (культура соучастия): сообщества и практики». На нем выступила социолог Дарья Хлевнюк с докладом «Региональные музейные экспозиции, посвященные советским репрессиям: попытка типологизации», основанном на ее будущей диссертации в Университете Стоуни-Брук (США). ТрВ-Наука публикует основные тезисы прозвучавшего выступления, на котором побывал наш корреспондент.

Российская историческая политика сфокусирована в основном на Великой Отечественной войне. Тема репрессий остается маргинальной. Кроме того, в отношении нее не было выработано последовательной линии. Существует Концепция государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий; одновременно преследуются активисты, занимающиеся восстановлением памяти о жертвах сталинского террора. Эта ситуация делает особенно актуальным обсуждение того, как в разных регионах формируются исторические нарративы и коммеморативные практики, посвященные репрессиям, считает Дарья Хлевнюк.

Сейчас часто говорят о так называемой новой культуре памяти. Если раньше представления об общенациональном прошлом основывались на позитивных, триумфальных картинах, позволявших выстроить положительное самоопределение нации, то в последние десятилетия всё меняется в пользу более сложной картины прошлого. Если раньше поле коллективной памяти было полностью монополизировано государством, то теперь, несмотря на то что государство, конечно же, всё еще наиболее сильный и мощный игрок, на это поле могут выходить новые агенты.

Влияние на эту ситуацию прежде всего оказали конец Второй мировой войны и Нюрнбергский процесс, появление информации о Холокосте, позволившие сформировать новые образцы культуры памяти о сложном и неоднозначном прошлом. Благодаря глобализации эти образцы стали распространяться.

В 1990-е годы произошел распад Советского Союза, геополитическая ситуация изменилась, и биполярный мир развалился. Вновь зазвучали старые обиды, которые раньше можно было не замечать. Регионы стали разбираться со своим сложным прошлым.

Говорить не о победителях, а о жертвах

Чем же характеризуется новая культура памяти? Прежде всего, она сфокусирована не на победах, а на трагедиях, не на победителях, а на жертвах. Некоторые исследователи называют ее космополитической памятью. Это может быть память о геноцидах, о преступлениях против человечества, о природных и техногенных катастрофах и так далее. Глобальная культура памяти ныне предполагает, что уже моветон замалчивать трудные страницы прошлого; наоборот, со сложным прошлым нужно каким-то образом разбираться, о нем нужно говорить.

Магаданский краеведческий музей. Фото с сайта www.magadanmuseum.ru
Магаданский краеведческий музей. Фото с сайта www.magadanmuseum.ru

Рассказывая о таком ключевом формате работы с коллективной памятью, нельзя не упомянуть о музеях памяти. Образец такого музея сформировался главным образом за счет музеев Холокоста. Если вы придете в Музей 11 сентября [2001 года] в Нью-Йорке (National September 11 Memorial & Museum), вы обнаружите, что он очень похож на музей Холокоста.

Основываясь на ряде исследований, посвященных музеям памяти, можно выделить три основных принципа существования этих музеев. Во-первых, они пытаются не только рассказать и показать историю, но и воздействовать на эмоции посетителей через художественные образы, через архитектуру.

Во-вторых, повествование в таких музеях ведется с точки зрения жертвы. Например, в Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне (United States Holocaust Memorial Museum) посетитель может взять паспорт одной из жертв Холокоста, где будет написано, что́ с этим человеком происходило на каждом этапе жизни в нацистской Германии. Когда посетитель проходит через экспозицию, он видит не только общую ситуацию, но и прослеживает жизнь человека, паспорт которого он взял, и может соотнести себя с одной из жертв.

В-третьих, такие музеи рассказывают не только о прошлом, они связывают его с настоящим и будущим. В московском Музее истории ГУЛАГа в конце экспозиции посетители могут ответить на вопрос: «Что нужно сделать сегодня, чтобы прошлое не повторилось завтра?» — или продолжить фразу: «Для осознания прошлого надо…»

Госполитика: фокус — на Великую Отечественную войну

Исследователи, которые пишут о том, как в современной России вспоминают репрессии, с одной стороны, очень часто критикуют государственную историческую политику, работающую, с их точки зрения, скорее на забвение репрессий, нежели на поддержание памяти. С другой стороны, они считают, что за увековечение памяти о жертвах борется исключительно гражданское общество, в первую очередь «Мемориал».

Музей истории ГУЛАГа в Москве. Фото с сайта fotki.yandex.ru/users/mika-dfv30/
Музей истории ГУЛАГа в Москве. Фото с сайта fotki.yandex.ru/users/mika-dfv30/

Нельзя сказать, что государство однозначно давит любую инициативу по увековечению жертв ГУЛАГа (хотя оно, очевидно, не очень заинтересовано в сохранении памяти о репрессиях). В декабре прошлого года в Москве был открыт памятник жертвам репрессий «Стена скорби» (в церемонии приняли участие как известные правозащитники, так и президент страны). Существует (хотя и очень размытая) Концепция государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий.

В то же время мы помним печальную историю музея «Пермь-36», перешедшего под государственное управление, который до этого перехода был очень похож на музей памяти, работал по схожим принципам. Многие наверняка слышали о судебном процессе над карельским краеведом и поисковиком Юрием Дмитриевым, обнаружившим массовые захоронения жертв в Красном Бору и Сандармохе (см. ТрВ-Наука № 240 за 2017 и № 245 за 2018 год).

Главное, что можно сказать о российской государственной политике в отношении прошлого, — это то, что она нацелена на увековечение памяти о подвиге народа и победе в Великой Отечественной войне. Всё остальное для чиновников довольно маргинальные сюжеты.

Если же мы посмотрим на гражданское общество, то там практики памяти очень разрозненны и разнообразны. Поскольку Россия — большая страна, то было бы странно ожидать, что коллективная память во всех регионах устроена по некоему единому образцу. Исследование охватывает несколько музеев на Колыме, в Карелии, где проходило строительство Беломорско-Балтийского канала, Соловки, музеи в регионах, из которых происходила депортация целых народов. Вопрос о статусе жертв в этих экспозициях — один из ключевых моментов, который много говорит о том, как вообще устроена в России память о репрессиях.

Общество: от осуждения до оправдания репрессий, от новомученичества до исторического нейтралитета

Есть способ говорить о репрессиях, который можно назвать общемировым принципом. Классическая экспозиция дает очень четкое представление о том, кто является преступником, и выносит очень четкую оценку этим преступлениям. В этом смысле «Мемориал» ближе всего к общемировой практике. Среди изучаемых экспозиций ближе всего к этому типу музей в Карелии, где все заключенные (политические и уголовные) показаны более-менее одинаково.

Музей истории ГУЛАГа в Москве. Фото с сайта fotki.yandex.ru/users/mika-dfv30/
Музей истории ГУЛАГа в Москве. Фото с сайта fotki.yandex.ru/users/mika-dfv30/

Вместе с тем, например, директор музея в маленьком колымском городе, которая тоже занимается поиском захоронений, сомневается, можем ли мы ставить знак памяти на месте массового захоронения, если знаем, что там похоронены и политические, и уголовные.

Еще более интересный кейс — классификация жертв. Соловки — один из локомотивов идеологии новомучеников, интерпретации истории репрессий с точки зрения Русской православной церкви. На Соловках пока еще остается экспозиция, посвященная Соловецкому лагерю и заключенным вообще, вне зависимости от вероисповедания. Но сотрудница, которая занималась этой экспозицией, больше в музее не работает, а в научном отделе на Соловках почти все сотрудники теперь работают с историей новомучеников.

В храме на Секирной горе был штрафной изолятор; сидевшие там заключенные оставляли надписи на стенах. Когда этот храм был восстановлен, все записи были замазаны. Их сфотографировали, эти фотографии хранятся в архиве музея, но в самом храме их больше нет.

Другой музейный кейс — когда жертвы репрессий находятся в центре повествования, но однозначная оценка преступлениям уже не дается. Эта история тоже с Колымы, где работает активист, очень давно занимающийся данной темой; ему уже удалось сделать невероятно много. Но когда он говорит о ситуации в целом, то задается вопросом: «Может, если бы не пригнали всех этих заключенных, то Колыма так и не была бы освоена? Конечно, всех жертв жалко, но они не бессмысленные жертвы».

Где-то посередине между тем, чтобы говорить о жертвах сталинских преступлений, и о том, как прекрасно всё сделал Сталин, находится позиция, которую можно обозначить как «исторический нейтралитет». Она предполагает суммирование всех возможных позиций: и жертв жалко, и при Сталине было сделано всё хорошо — мол, и эти правы, и те правы.

Магаданский краеведческий музей. Фото с сайта www.magadanmuseum.ru
Магаданский краеведческий музей. Фото с сайта www.magadanmuseum.ru

Эта позиция уязвима. Активисты, которые ее придерживаются, просто самоустраняются от вынесения каких-то оценок. Так, в Магадане есть музей (Магаданский областной краеведческий музей. — Ред.), в котором одновременно существуют две непересекающиеся экспозиции. Одна называется «Колыма» и целиком посвящена лагерной системе и жизни заключенных. Вторая — «Дальстрой» — обычный музей предприятия, рассказывающий о его славных достижениях.

Почему вопрос о статусе жертв в этих повествованиях один из ключевых? Однозначное определение их как жертв, а не как, например, мучеников связан с дискурсом о правах человека, со стремлением к развитию прав человека и с разговором о том, как мы можем относиться к нарушению прав человека. В других же типах экспозиций, в которых этот статус размывается и не так очевиден, он показывает особенности и проблемы памяти в современной России.

Видимо, мы пока еще не очень готовы говорить о сложном прошлом, в том числе потому, что у нас нет единой концепции — либо государственной, либо общественной, — которая была бы поддержана большинством жителей страны. Мы всё еще стремимся говорить о положительном образе прошлого и пока не знаем, как преодолеть историю репрессий.

Вера Васильева,
журналист, редактор проекта «
СвободаиМемориал» радиостанции «Свобода»
специально для ТрВ-Наука

Связанные статьи

1 Comment

  1. Больше всего меня поразило то, что надписи, оставленные заключенными ШИЗО Соловецкого лагеря, были замазаны. Я об этом не знала. Когда (уже почти два десятилетия назад) я была на Соловках, их можно было видеть. На мой взгляд, подобная «реставрация» сродни скалыванию иероглифов в древнеегипетских храмах и граничит с преступлением (если не является им). Только это еще больнее, потому что живы те, чьи родные погибли на Соловках.

Добавить комментарий для Вера Васильева Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *